Давно меня здесь не было.... Нужно что-то выложить....) Это "что-то" не имеет названия и вообще....
Автор: Una Rosa Blanca
Бета: потеряшка*
Предупреждение: наркотики, много рвоты, кровь и прочая муть, но не все так плохо...)
Рейтинг: ну, наверно, G, хотя.... первоклашкам я такое читать бы не стала...
Жанр: что-то вроде Deathficа
3 501 слово
То ещё словоблудие
7.01.2008.
Не знаю, зачем вся эта ерунда, но раз надо, значит надо. Не подумайте, я не всегда делаю то, что мне говорят, просто… В этот раз я не мог отказать. А как бы поступили вы, если бы ваша мать приставила кухонный нож к своему горлу со словами «Или ты начнешь вести этот дневник, или я перережу себе горло. Выбирай, сынок»? В тот день она была достаточно убедительна.
И что же по мнению этой милой дамочки я должен писать? Поясню, пожалуй. Милая дамочка – это мой психолог. У кого-то мог возникнуть вопрос, псих ли я, если у меня есть психолог? Я отвечу заранее. Нет. А вот эта дамочка – очень даже возможно. Эта женщина - ненормальная, могу сказать точно. На нашей первой встрече я уже питал к ней неприязнь. Такую, какую испытываешь, когда родители тебя в пятилетнем возрасте волокут в кабинет врача. Не имеешь понятия, что будет происходить, но уже точно знаешь, что это «что-то» тебя явно не обрадует. А это её «Увидимся, Денис, хорошего тебе дня» - словно леденец, который вручили тебе, заплаканному и испуганному мальчонке, выходящему из белого-белого кабинета. Ну, вы поняли. И ещё. Она ужасно… Даже не знаю, как сказать-то… Она всё время жизнерадостная, будто у неё никогда не бывает проблем, даже совсем крохотных. Эдакая мисс совершенство. Слишком приторно-сладкая, чересчур улыбчивая и приставучая, как липкая и противная жевательная резинка. В общем, вы уже поняли, что она мне не особо-то и нравится, поэтому не будем на ней долго останавливаться.
Кстати, сегодня на обед мы ели нечто, похожее на перец с кучей сероватого картофеля внутри. Что, резкий скачок? Ведь я не писатель, и я пишу не для того, чтобы какой-нибудь любопытный бездельник читал мою писанину. Я пишу для себя и отчасти для этой надоедливой дамочки-психолога. Так вот. Отец смачно высморкался в фиолетовую тряпочку, привезенную моей бабушкой, мама вытащила из тарелки огненно-рыжий волос и пристыжено пробубнила что-то себе под нос, а я просто принялся есть. Не знаю, с чего вдруг, но мне представился в этой явно неоднородной массе мой кот, сбежавший из дома два дня назад. Нет, он был как настоящий. Серые уши, серый хвост, серое пузо. Поэтому меня вывернуло на белую скатерть с синими цветочками в форме сердец.
12.01.2008.
Сегодня Ванька притащил в школу банку с мутно-коричневой жидкостью, которая оказалась крысиным вином. Я до сих пор не знаю, надул он нас или ему действительно удалось где-то добыть этот странноватый напиток. Хотя, странноватый – это слабо сказано. Оказывается, вино носит название «крысиное» не просто так. О да, все удивились, хах. Было всё примерно так.
Услышав голос Ваньки, я обернулся и уставился на столпившуюся возле него четверку моих знакомых. Мне не захотелось оставаться в неведении и гадать, что же они там рассматривают, поэтому я быстро вынырнул из-под локтя нашего завуча и уже через три секунды стоял в кругу своих знакомых. Сначала представшая передо мной банка не вызвала у меня никаких эмоций, но когда Женька выскочила из нашей своеобразной цепи с громким визгом, тогда-то я и начал прислушиваться к речи, которую сосредоточенно бубнил Ванька, немного наклонившись и обхватив пальцами банку так, что вены на его руках вздулись, а кожа побелела.
- Черт, вы даже не представляете, чего мне стоило достать её. Если вы её не попробуете, я вас... В общем, пей.
Ванька выкинул руки вперед, и банка вжалась в мою грудь, что означало только одно – пить первым должен я. Но меня условия этой игры не устраивали, поэтому, отступив на шаг назад, я осторожно спросил:
- Она – это что?
- Да не она, а оно, - Ванька явно был недоволен тем, что процесс затормаживается.
- Ладно. Оно – это что вообще такое?
- Черт. Это крысиное вино. Его настаивают на новорожденных крысятах. Их топят в рисовой водке и закупоривают на год в банке.
Не знаю, чего было на моем лице больше - отвращения или удивления.
- Какого… Крысята? Ты что, сдурел что ли? И я должен это выпить?
- Да, - Ванька смотрел на меня своими карими глазами и, кажется, улыбался.
- Крысы? Фу, там же зараза всякая…
- Слушай, да, крысят не выстирывали, не полоскали и не высушивали на солнышке, но уверяю тебя, что после этого вина ты на стены не полезешь, шерстью не обрастешь и не забеременеешь. Обещаю. Люди же как-то пьют это, так чем ты хуже?
Не знаю, поддался я уговорам Ваньки или же в игру вступило моё любопытство, но банку таки я из Ванькиных рук выхватил. Ну а дальше пошло-поехало.
20.01.2008.
Не знаю никого, кто готовил бы хуже моего отца. Нет, всё же знаю. Мой ПЬЯНЫЙ отец делает это намного хуже, хоть и кажется, что хуже уже невозможно. Он называет свою стряпню импровизацией, я называю его стряпню ***. Обещал же не материться. Ну, смысл вы уловили.
Мамаша упорхала к подруге до того, как начался марафон под названием «Попробуй, или я сам запихну эту ересь в твой рот». Хитрая. Отдуваться пришлось мне. За сегодняшний день меня вырвало наверно раз восемь. Со счета я сбился тогда, когда малиновый картофель с хрустящим соусом вышел наружу прямо в отцовские ботинки.
23.01.2008.
Ненавижу врачей. Сегодня мой психолог сказала, что я слишком агрессивен по отношению к окружающим меня людям, не имею собственного мнения, слабохарактерен и не умею общаться с людьми. Под «людьми», как я понимаю, она имела в виду себя. Хах, забавно. В тот момент, когда она говорила о том, как ей хочется мне помочь, я захотел сфотографировать её, фото повесить дома и каждый день уродовать это лживое создание кухонным ножом.
30.01.2008.
Сегодня я впервые попробовал полетать. Полет вышел не очень удачным, но я решил, что нужно совершенствоваться и познакомился с профессиональными летчиками.
08.02.2008.
Теперь можно писать нормально. После прочтения первой страницы моего дневника психолог театрально разрыдалась на коленях моей матери и отказалась от дальнейшего прочтения «этой гадости». В общем, теперь я могу спокойно написать это. Я – наркоман.
13.02.2008.
Светящиеся стеклянные полки, радужное сверкание купающихся в лучах света пылинок, прочность белых ворсинок пушистого ковра, зеркальная плитка с толстым фацетом, сглаживающая стыки между окрашенной стеной и обоями. Я рассматриваю всё. Ровно отшлифованная поверхность стекла, вставленного в толстую багетную раму со сложным профилем. Останавливаю взгляд на щели в немного посеревшей от времени плитке. И он, мой взгляд, проваливается в это потемневшее углубление. Да, проваливается, по-другому это никак не назвать. И я сам тянусь вперед, повинуясь неслышному голосу в голове, который жует забредший в головной мозг туман и проглатывает окончания. Именно поэтому я слышу слова немного неясно. Голос в голове затихает, туман начинает рассеиваться. В горле першит, во рту что-то словно барахтается, забрызгивая всю ротовую полость слюной, которой за эти три часа стало неимоверно много. По-детски шмыгая носом, откидываюсь на спинку отцовского черного кресла, громко выдыхаю, с минуту прочищаю горло и закрываю глаза. Меня уже не тянет в темное углубление, я уже не чувствую себя сгустком энергии, которому нужно где-то приткнуться, чтобы предотвратить грандиозного масштаба катастрофу. Кончики пальцев покалывает, ресницы дрожат, по лопатке стекает капля пота, и хриплый шепот выстреливает в теплый воздух:
- Я люблю вас, афганцы.
17.02.2008.
Сегодняшнюю молитву во имя поставщиков моего счастья услышала мать. Всё было так.
Из кухни доносится приятный женский голос:
- С кем ты там разговариваешь, солнышко?
- Сам с собой, мам.
Дверь открывается, давая пройти в кабинет долговязой женщине со странной прической и тонкими пальцами, на которые по самые костяшки нанизаны десятки колец разнообразных цветов.
- Лучше поговори со мной, чем со своим воображением. Я-то знаю, какое оно у тебя. Чего удумаешь, так потом век придётся за тебя отдуваться. Вот помню, в детстве ты, когда оставался…
- Мам, - мне это не нравится.
Она шумно вздыхает, отчего её огненные кудри пружинят и обжигают плечи.
- Ну, хорошо, хорошо, не буду. Тогда хотя бы скажи, о чем сам с собой разговаривал? Небось, о девчонках или про игрушку какую, - загадочно улыбается худощавая женщина. Она всегда странно улыбается.
- Не угадала, ма. Про афганцев.
Весь туман из головы окончательно выветрился, только вот левое бедро жутко чешется. Мне хочется на мгновение стать собакой, чтобы вгрызться в бедро и выдрать из кожи жгучий зуд, возможно, даже повредив ногу. Так было бы лучше, да. Если бы я прогрыз одну из берцовых косточек, то не пришлось бы ходить в школу. Такое счастье, конечно, не бесконечно, но хороший отдых того стоит.
Мать говорит уже минуты три, а я не слушаю. Поэтому после заданного ею вопроса, мне просто нечего сказать.
- Мам, я не расслышал, что ты сказала? – звучит слишком неуверенно.
Мама приоткрывает рот, брови её складываются домиком, и она спрашивает:
- Ты хочешь сказать, что не услышал и слова из того, что я сказала?
На её лице читается искреннее удивление. Мать подходит ко мне ближе, заглядывает в глаза и протягивает руку ко лбу. Но я отскакиваю от неё, как только начинаю чувствовать тепло приближающейся руки. Мать в недоумении уставилась на меня, ещё шире открыла рот и прижала ладони к почти чистому фартуку.
Мне нужно реабилитироваться, исправиться, сделать что-то, а может сказать. И я говорю:
- Ну, задумался, с кем не бывает? А разговаривал я сам с собой про афганцев, про Афганистан. Жалко мне эту страну, мам, понимаешь? Эта их бесконечная гражданская война, бедность, пугливость… Мне их просто жаль. А ведь они поставляют во множество стран такое чудо, как… - осекшись, я со скоростью света отвергаю предложения, подкидываемые хорошей памятью и воображением.
- Какое чудо? – теперь в глазах матери можно различить интерес и всё то же легкое недоумение.
- Маки.
- Маки? – брови мамы ползут вверх. – С каких пор ты интересуешься растениями?
- С тех пор, как начал задумываться о своём существование на этой Земле, - получается немного ироничнее, чем задумывалось изначально.
Мать перебирает пальцами складки светлого платья, тихо гремя кольцами.
- Ну, я начал задумываться о жизни, о том, как равнодушно мы относимся ко всему живому, как мало в нас радушия и чистоты. Я понял, что нужно заботиться обо всём, что тебя окружает, о людях, животных, растениях. Но лучше начать с растений, ведь если исчезнут они, то исчезнем и мы. Ну а растением, поистине достойным моего внимания, я посчитал мак. – выкрутился, но немного лести не помешает. – К тому же это прекрасное растение так похоже на тебя, мам. Каждый локон, словно алый лепесток. Ты так же стройна и изящна. Ты…
- Ну, всё, всё. Засмущал, подлиза, - лицо её засветилось счастьем, скулы разрезала широкая улыбка.
Ещё минуту на меня попялившись, она ушла. Вот. Ну как вам? Хах, пронесло, да.
26.02.2008.
Выходя из школы, я потер руку в том месте, где должен был остаться след от укола. Пару раз меня пытались окликнуть, но я не хотел ни с кем разговаривать, мне просто хотелось на «точку», хотя сегодня могло всё измениться, ведь погода была отвратная, поэтому до квартиры добраться было практически невозможно. Дороги размыло, асфальт покрылся толстым слоем грязи, снега и воды, казалось, что земля вздулась от переизбытка жидкости. Небо потемнело уже в час дня и не подавало никаких признаков жизни, а кто-то там, на небе, включающий Солнце, похоже, отправился в отпуск. Ему тоже уже наверняка осточертела эта неразбериха, творившаяся с природой. Поэтому Солнце, которое осталось без своего хозяина, никак не могло выполнять заданные кем-то свыше функции. Вязнувшие в грязи ботинки должны были уже в скором времени развалиться, по крайней мере, выглядели они так, что вот-вот и эта бедная изношенная обувь совершит самоубийство, утонув в очередной луже размером с песочницу. Ступая по дороге, я время от времени покашливал. Ноги мои двигались по волнистой линии. Нужно успеть до «точки», пока волнистая линия не стала зигзагообразной, а та, в свою очередь, точкой. Нога провалилась в сугроб и её будто бы засосало. Помучившись минут пять с застрявшей ногой, пальцы которой уже ничего не чувствовали, я выковырял ногу из ботинка и пошёл дальше, стараясь обходить глубокие лужи и высокие сугробы. Стопа онемела, кожа на щиколотке безвредно покалывала, сообщая организму о том, что нога пока ещё в порядке. Вроде как. Носок разбух и медленно сполз по ноге вниз и уже через какие-то две минуты лежал посреди широкой дороги, вжатый в асфальт собственным весом, большую часть которого составляла замерзшая вода. В горле пересохло, холодный ветер рвался в рот, царапал горло и дергал за язык, который безвольно болтался у ряда передних зубов. Ноздри склеились, поэтому приходилось продолжать дышать ртом. Всё тело нестерпимо ломило, живот под курткой чесался так, что я был готов запихать себе под легкую кофту бешеного кота, который бы с огромным удовольствием изодрал всю кожу, да и, в общем-то, всё, что было бы у него перед глазами. Тихо простонав в воротник облезлого шарфа, я кинулся вперед, ускоряя шаг, а впоследствии переходя на бег. Только бег получился каким-то ломаным и рваным, словно у меня сейчас было сломано две ноги, но бежать всё равно нужно . Выглядит со стороны это наверняка забавно, только вот мне не до смеху.
02.03.2008.
Дым застилает клочки рыхлой черной почвы, танцующие под ногами у кого-то. Кажется, это Максим. Я подношу сигарету ко рту и не смотрю вниз, боюсь увидеть внизу, на руке, что-то страшное. Но тут я кое-что замечаю. У меня нет руки. В воздухе болтается зажженная сигарета, вяло дымит и тянется в мой рот. А руки нет. Совсем нет. Мой взгляд скользит по тому месту, где по логике должна быть моя рука. Глаза замирают на рваном рукаве синей футболки. По ушным перепонкам бьёт звонкий хохот, перерастающий в отчаянный крик. Я вижу Мари. Она сидит на полу. Точнее просто находится на нём. Ноги её, разлетаясь в разные стороны, стучат пятками по полу, оставляя на грязно-белой поверхности багровые следы полумесяцев. Пальцы Мари зарыла в собственные волосы, количество которых уменьшается с каждой секундой.
- Уберите их! Уберите! Убейте тараканов! Убейте!
Клочья рваных кровавых прядей разлетаются по полу, разукрашивая комнату. Майка Мари мокрая на груди от набежавшей изо рта слюны, пузырящейся и булькающей. Я слышу, как её ногти впиваются в кожу и отрывают смачные куски алой плоти. Или мне хочется это слышать. На какое-то время я словно отключаюсь. Смех зарождается неожиданно. Накатывает, накрывает, и вот, я уже гогочу на всю квартиру, не закрывая рта, упираясь ладонями в пол, чувствуя под пальцами липкие пряди. Я смеюсь, но звука своего смеха не слышу. Это весело. Через пару секунд я слышу глухой стук. Оборачиваюсь. Мари лежит на полу. Лица её не видно. Волосы полностью окрасились в бордовый. Они облепили её лицо, как паутина. На полу ореолом выступила лужа почти черной крови. Майка Мари задралась, и я вижу улыбающийся мне шрам от аппендицита. Только через минуты две я замечаю над Мари Егора. Он стоит с доской в руках и весь дрожит. От смеха.
- Я изгнал из неё духа! Я изгнал из неё это существо!
Я никогда не видел человека радостнее, чем он.
8.03.2008.
Мари до сих пор с нами. Нет, не в наших сердцах и памяти, она просто с нами.
В этот раз никто никого не бьет, не убивает. Я сижу на том же месте на полу и улыбаюсь, глядя на Олега, танцующего на балконе. Голос Егора перебивает мои мысли. Из банки выплескивается немного шипучей жидкости.
- Посиди с ней, а мне по делам нужно, ок?
Я киваю. Чувствую, как в моё плечо что-то упирается. Поворачиваю голову. Мари. Улыбаюсь ей, целую в висок, беру в свою руку её мягкую ладонь и закрываю глаза. К запаху я уже привык, но к бугристой коже на её руках пока привыкнуть не могу. Сегодня она почти не пьет. Я даю ей выпить, подставляю отверстие прямо к её губам, но она не хочет. Жидкость стекает по подбородку Мари, и запах становится сильнее.
19.03.2008.
Когда я поднимаюсь по лестнице, а точнее – ползу, встречаю двух парней, которые тащат на себе какую-то обезумевшую девчонку. Длинная и упрямая, она , брыкаясь, пытается вырваться, оплевывает зеленые стены своей кровью. Я бы ей наверняка помог, если бы не был уверен в том, что эта шумная милочка далеко не юбиляр. Прилипнув на пару секунд к стене, я пропускаю эту веселую компанию и продолжаю взбираться по ступеням. На одной из них я поскальзываюсь, ступая мыском в лужу крови. Сегодня будет трудный день.
26.03.2008.
Сегодня я впервые увижу это. Круто. Страшно.
Голые, стены, огромный драный диван, раковина, маленький столик, унитаз, и всё это в одной комнате. У Олега новая «яма».
Я сажусь на колени, шмыгаю носом и жадно смотрю в сторону кухни. Сейчас всё будет. Сам себе я никогда не колол. Это всегда делает кто-то другой. Я не хочу. Не знаю, почему. Просто не хочу.
Я жду. Мари смотрит на меня своими стеклянными глазами. Я киваю ей. Я справлюсь. И я опять сижу на полу. Так удобнее. Сначала я как всегда закрываю глаза, но, стиснув зубы, приоткрываю один глаз и с восторгом наблюдаю за происходящим. Чужие пальцы блуждают по светлой коже, надавливают в каких-то местах, проводят ногтями по тоненьким венам, выделяющимся синими нитями на бледной коже. Ремень пережимает вены. И тонкая игла входит мягко, послушно. Я, кажется, слышу, как оболочка вены рвется. Пальцы ослабляют ремень и зажимают дырочку, чуть сдвигая кожу и откладывая шприц в сторону. Зрачки расширяются. Мне страшно. Нет, это не действие наркотика. Это действие увиденного. В голове стучит: «Сейчас всё будет!»
14.05.2008.
Я вырвал отсюда несколько листов. Мне просто не понравилось их содержание, поэтому.
15.05.2008.
Сегодня мать застала меня за тем, как я роюсь в отцовских вещах. Я растерялся, когда увидел страх в её глазах, но мне удалось оправдать свой поступок, поэтому эта рыжая женщина, именуемая моей матерью, вышла из комнаты вполне довольная моим ответом. Да, иногда я бываю остроумен и красноречив.
22.05.2008.
Умерла мама. У меня каша в голове.
17.08.2008.
Сегодня отец вернулся домой с блондинкой приятной наружности. Назовем её так. Ночевать я пошёл к Егору. Его не оказалось дома, но его заботливая мамаша впустила меня в квартиру и разрешила остаться у них дома на ночь. Я не стал отказываться.
В половине десятого вечера мать Егора принесла мне морковный сок и тарелку, доверху наполненную печеньем. Она проводила меня в комнату сына, постелила другое постельное бельё, дала пижаму, отправила чистить зубы.
Только тогда, когда лег в кровать, я заметил, как же у Егора много всяких вещей в комнате. Игрушки, машинки, журналы, плакаты, диски, книги, статуэтки, гитара, грамоты. Я рассмеялся про себя и отвернулся к стене.
Через полчаса бесполезного сверления потолка взглядом я обернулся, схватил первую попавшуюся под руку игрушку, прижал к себе и отвернулся. Мне стало стыдно. В голову полезли мысли, которые я отгонял от себя долгое время. Но они вернулись, и как назойливые мухи начали мучить меня своим присутствием, делая моё существование в этой квартире, в этой комнате невозможным.
Я замер, когда услышал скрип двери. В комнату вошла мать Егора. Я услышал её тихий шепот:
- Ну где он? Где? Боже, хоть бы с ним было всё хорошо. Умоляю.
Всхлип, шуршание, всхлип. Минут десять она прибиралась в комнате, у неё это получалось почти бесшумно.
Я почувствовал прикосновение теплой ладони к своему затылку. Дрожащие пальцы погладили по волосам. Всхлип. И я не выдержал. Вскочил с кровати и ринулся на выход.
Выскочив на улицу, я понял, что забыл надеть кроссовки. Плюнув на это, я отправился на «точку». Я не ошибся. Егор был там. Он встретил меня своим истеричным хихиканьем. Я обнаружил, что Мари нет.
- Куда вы дели Мари?
- Она поехала в Египет.
Гогот стал сильнее. Я схватил Егора за руку и выволок из квартиры, захлопнув за нами дверь. Вжав Егора в стену, я плюнул ему в лицо. Это ещё сильнее его раззадорило. Егор начал пританцовывать, виляя бедрами и издавая странные гортанные звуки. Схватив его за шкирку, я стукнул его затылком о стену, чуть ли не рыча:
- Я сейчас тебя освежу, и ты пойдёшь домой, поцелуешь свою маму, съешь перед сном её печенье, выпьешь сок, прочитаешь пару страниц любимого комикса и ляжешь спать. Понятно?
Ответом мне стало невнятное бормотанье. Я задрожал, глаза заблестели, по телу пробежала стая мурашек.
- Слышишь ты! Твоя мать всё для тебя делает! Она тебя любит больше всего на свете! А ты ей чем платишь, а, придурок?
- Она меня не любит.
- Это твоя единственная отговорка? Ха, очень смешно. А стала бы женщина, которая не любит, ночами стоять у окна, дожидаясь своего ребенка из дома, стала бы она прощать тебе всё, радоваться каждому твоему крошечному достижению. От первого слова до победы на олимпиаде. А? Ответь мне.
В этот момент к стене прижатым оказался я.
- А ты-то что из себя строишь? Ты же сам свою мать в могилу загнал, умник чертов. Ты ей всю жизнь испортил.
- Не сме…
- Рот закрой. Я не договорил. Ты почти всегда называл свою мать рыжеволосой женщиной, всегда врал ей, никогда не говорил ей о том, что любишь её. Хотя ты её и не любишь, чего это я тебе ещё шанс оставляю? Ты бы, наверно, и на могиле её станцевал, если бы, конечно, не ловил кайф в день её похорон.
Дальше последовал удар.
24.08.2008.
Сейчас я лежу в больнице. Сотрясение, пару переломов. Ерунда. Зато я познакомился здесь с изумительными людьми. Правда, им всем уже за 50. Ну, мне не стыдно. Я даже рад. В общем, я завершаю ведение этого дневника. Не то чтобы я начал новую жизнь - нет. Я до сих пор курю, пью. Я нашел людей, которые, я надеюсь, помогут мне избавиться от моей зависимости. Отец пока ни разу не приходил ко мне в больницу. Местные старушки жалеют меня и пичкают всякими сладостями. В общем, всё нормально.
Ладно, не буду врать - всё отвратительно. Я пару раз срывался. Ломка. Тяжело очень. Не хватает мамы. Теперь я понимаю смысл всех этих идиотских пословиц.
Сегодня мне исполняется 18. В больницу пришла мама Егора. Она передала поздравления от Егора и сказала, что он не пришёл, так как ему очень стыдно. Я на это надеюсь.
С праздником тебя, мама. Спасибо, что подарила мне в этот день жизнь.